Здорово и вечно — фильм Егор Летов

В 2014 году в кинотеатрах проходил первый официальный документальный байопик Егора Летова «Здорово и вечно». О том, как этот фильм работает и почему Летова так трудно уместить в рамки биографии, рассказывает Татьяна Алешичева.

Здорово и вечно- фильм Егор Летов

Егор Летов стал легендой еще при жизни, иногда такое случается. После его смерти возникла необходимость эту легенду осмыслить, понять, как это все случилось, и откуда он взялся такой. Что «это» — адептам летовского творчества объяснять не надо, а тем, кого оно миновало — не надо тем более. «Здорово и вечно» — первый официальный байопик: по мере просмотра становится понятно, что это попытка собрать именно летовскую биографию, а не историю группы.

Он работает сразу в двух измерениях. Дотошно накапливает какую-то древнюю фактологию формата «родился-учился-взлетел», рассказанную друзьями и соратниками, и в то же время заходит с тыла, предъявляет фон, на котором выкристаллизовалось и от которого отделилось это удивительное явление. Фильм очень точно говорит о пресловутом духе времени: это тяжелый дух. Спертый воздух, застой в блочных кварталах, черно-белый советский мир, внутри которого понапрасну мечутся живые люди. А Летов ускользает. Как ему было свойственно, летает снаружи всех измерений, не оставляет следов на свежем снегу — тут можно подверстать еще массу цитат из него же. И это нормально, это так и должно быть. Вот он сидит, что-то по обыкновению убежденно декларирует в кадре, или объясняет, откуда взялся образ песни про дурачка — из древнего русского заговора на смерть — потом машет рукой: нет, не надо объяснять.

Место действия — Сибирь, время — 80-е, свидетели той жизни сгущают краски. «Лютое место Сибирь, тут не до тонких материй», — говорит кто-то из очевидцев становления группы. А следом Константин Рябинов выражается точнее: «Все это происходило в какой-то жопе». Потом кто-то еще назовет родной Летову Омск дырой; ну, ничего, у этого слова масса значений. Сергей Летов, поглаживая лежащего на коленях кота, ударяется в воспоминания на камеру: как он привез и поставил младшему брату пластинку группы The Who, от которой был отбит кусок, так что невозможно было слушать первые три песни.

Как младший брат ездил в электричке в ПТУ в подмосковном Красково и раз попался по дороге местным гопничкам. Те разбили ему очки, которые он потом гордо носил с осколком вместо целого стекла. Как он слушал разговоры в электричках, а потом собирал «конкретную поэзию» из подслушанных чужих фраз. И, кажется, еще тогда невзлюбил московские расклады — слишком много в этом быстром городе человеку надо шустрить «по делам», а это всегда была история не про него. Чуть дальше по ходу рассказа Сергей Жариков отметит, что и тогдашняя рок-Москва, где хорошей музыкой считалось что-то пропетое с неизменной иронией (читай — фигой в кармане), Летова не больно-то и любила.

Особенное место в биографии Летова занимает история про психушку, куда его, совсем еще пацана, закатал вездесущий КГБ — по-видимому, как прямую и явную угрозу государственной безопасности. Хотя кажется, что пацаном-то Летов никогда и не был, а сразу каким-то непостижимым образом оказался взрослым. Кузьма называет своего ровесника Летова «Игорь Федорович». В этом есть немного от его всегдашнего ерничества, но не только. И это кому-то может показаться странным, но это нормально.

Что до истории с психушкой, то Сергей Летов вспоминает, как для того, чтобы вытащить оттуда брата, сделал ход конем — на голубом глазу распространял в кулуарах слухи, что соберет концерт, пригласит иностранных музыкантов и расскажет журналистам, что в СССР человека могут упечь за музыку. Каким-то, по-видимому, довольно банальным образом его «послание», рассказанное многим «по секрету», дошло до адресата, и Егора выпустили — еще одна легендарная история, которая ничего не объясняет в феномене Летова.

Как не объясняют ничего и попытки классификации, которые выдают наблюдатели и соратники, говоря про специфическую историю сибирского панка и смешение двух поколенческих субкультур, когда панковский ирокез и хипповский хаер мирно уживались в пределах одной группы. «Они выглядели как куча рваного хлама — это был мегатрэш», — говорит один из очевидцев тогдашней веселой и отчаянной истории группы «Гражданская оборона». «На фоне по-настоящему злых с виду участников группы „Путти“ Егор смотрелся как мальчик, поправляющий очки», — вторит другой. И все это опять совершенно неважно. В 1987 группа «Гражданская оборона», кажется, впервые вышла на публику. В Новосибирске, на рок-фесте, вместо группы «Звуки Му», которая по какой-то причине до феста не доехала. «Звуки Му»? Ну и что. А мы «Гражданская оборона»«, — сказал Летов, который уже тогда все правильно про себя понимал. «Оборона» вышла на сцену, и была принята мгновенно, зал встал на уши, — вот еще кусок легенды, который снова ничего не объясняет, ну и что. «Однажды я послушал сразу несколько хороших пластинок, а потом собственную музыку — моя запись понравилась мне больше всего. Да так, что я стал от восторга скакать по комнате», — говорит Летов в давнем интервью.

А соратники продолжают грузить фактами, откуда взялся грязный и будто бы «плохой» звук: один коммерсант от рок-музыки, к которому Летов пришел за записями, сказал, что не держит панка, потому что все эти записи — некачественные. После этого Летов решил играть намеренно «грязно», чтобы не становиться частью всегдашнего потока купли-продажи. «Звучание должно было быть говно» — подтверждает басист одного из первых составов ГО Игорь Староватов. А проницательный Жариков озвучивает мысль, которая редко приходит в голову преданным поклонникам группы: кроме прочего, Летов был стратег и выдающийся менеджер, который сам свою легенду и выпестовал, ничего не пуская на самотек. В начале 90-х он прекратил концерты и распустил «Оборону», вместо того чтобы на первой волне популярности заняться чесом, как сделал бы директор любой другой группы. Но есть другие и есть «Оборона», явление, как ни крути, совершенно особенное и отдельное от того, что принято называть русским роком в разных значениях этого слова.

Вокруг группы, конечно, были организаторы, которые популяризировали ее всеми возможными способами и устраивали концерты до и после назначенного Летовым периода великой тишины. Сергей Фирсов в Ленинграде делал это своим тоталитарным методом: «Когда ко мне приходили за записями, я ставил условие: запишу пятьдесят процентов „Аквариума“, двадцать — „Кино“, а остальное на мое усмотрение». В Москве ГО в то же время продвигал Олег Тарасов (Берт).

В какой-то момент все музыканты из ранних составов «Обороны», не сговариваясь, доходят в своих интервью до одной и той же точки: они вовсе не были равными величинами в группе. Они просто помогали Летову делать его дело. «И это нормально», — подытоживает Кузьма, легко пренебрегая тут почетным званием соавтора.

Фильм проговаривает все необходимые биографические подробности по списку. Манагер рассказывает о Янке: как она не хотела просто маячить на заднем плане и заваривать парням чай, и как сильно отличалась от девушек в норковых шапках, а те, слушая, как она поет им со сцены, понимали, как сильно отличаются от нее. И о том, как в сжатом воздухе вокруг группы витала идея, что с этим всем надо завязывать. В какой-то момент звучит даже кощунственное «казалось, что, может, и с жизнью пора завязывать» — когда Алексей Плюснин (Плюха) говорит о смерти Янки. А дальше следует рассказ, как после приостановки деятельности группы создавался проект «Коммунизм», и вынужденно упирается в начало девяностых, потому что в пределы одного документального фильма просто не уместить всю историю Летова, последующих проектов и реинкарнаций. Но дело даже не в этом: как обычно и случается, явление ГО не умещается в хронику событий, происходивших с группой. А сам Летов никогда не уместится в рамки собственной биографии, будь она даже проговорена самым подробным образом, эту легенду уже не разъять на составляющие и не объяснить с помощью фактов и свидетельств.

Сергей Гурьев, когда-то написавший для самиздатовских журналов «Урлайт» и «Контркультура» теперь уже канонические тексты о Янке и Летове, в какой-то момент повторяет на камеру собственную фразу оттуда: «Янка — это то, о чем поет Егор Летов…», — и проглатывает ее окончание. А оканчивалась фраза так: «… а что такое Летов — не знает никто». Все попытки рассказать об этом возможны только в первом приближении, каким, наверное, и стоит считать этот фильм. Может быть, потому что Летов пел не о себе, а обо всех, кто понапрасну метался в спертом воздухе.

Татьяна Алёшичеваseanceu